ЗА ГРАНЬЮ ПРИВЫЧНОГО

Глава 21.
(У Яги).
1.
Баба Яга была уверена, что Василиса примет правильное решение. А возможно уже и приняла его. Она делала этот вывод из её поведения: Василиса была молчалива и задумчива. Баба Яга не понуждала её скорым ответом, понимая, что ответить ей будет не просто – то есть она, Василиса, цеплялась за свое молчание, как за последнее «авось»: авось, обойдется; авось, что-то случиться, и Яга изменит свое решение...
Баба Яга не подгоняла её с ответом ещё и потому, что спешить было ни к чему. Миссия Ивана в Осеннем краю ещё не окончена, и когда закончится, было неизвестно. Так зачем же девушку раньше времени возвращать в царство Кощея. Яга ждала нужного момента и верных вестей.
Василиса всё это время пыталась отвлечься от невеселых дум, каким-либо делом: хлопотала по хозяйству, находя себе занятие в том, до чего у Яги не доходили руки. А возможно бабушка просто не замечала, какого либо непорядка в своем хозяйстве, из-за того, что всё ей давно примелькалось, и она к такому давно привыкла.
А ещё Василиса часто и подолгу гуляла в лесу. Яга пробовала её урезонить – лес, всё-таки лес. Тем более в Сказочном царстве-государстве. Но Василиса в ответ молчала и продолжала свои прогулки до мостика через ручей и обратно. Она часто задерживалась у мостика, чуть ли не до темна простаивая на нём и глядя на воду.
Звери тоже старались не смотреть в её сторону, всем своим видом показывая, что ничего необычного в том, что должно быть, нет. Только Бесхвостый волк ходил за ней попятам, всё время пытался поймать её взгляд, словно хотел перед ней оправдаться, за то нелегкое решение, которое Василиса, должна была принять. Душа Бесхвостого волка была проста и добра. Он сам не раз был вынужден принимать непростые решения, от чего почти всегда попадал впросак, а потому переживал за неё. И, когда Василиса уходила в лес, Бесхвостый, старался, не попадаясь ей на глаза, следить издали, прячась в кустах, чтобы не нарушать хрупкое равновесие её души.
В тот день Василиса быстро управилась по хозяйству, сняла фартук, сполоснула руки из висящего у колодца на ветке дуба глиняного рукомойника с двумя ушками и двумя носиками, как у заварочного чайника. Утерев руки рушником с примитивно вышитыми на нём конями и фигурками людей, Василиса повязала голову белой косынкой, и пошла к мостику.
Бесхвостый дремал у крыльца. После сытного завтрака ему было лень вставать, но Яга строго глянула на него, и он, вздохнув, крутнул головой, почесал за левым ухом, надеясь вытрясти из него, кого-то мешающего ему спокойно жить, и отправился за девушкой. Утро было прекрасным. Солнце светило ласково, воздух был свеж.
Лес жил своей жизнью: ветер шелестел листьями берез и осин; пауки плели сети, гудели насекомые; птицы пели свои радостные песни. Где-то далеко-далеко бесконечно куковала кукушка – это вносило в жизнь некоторый оптимизм.
В этот раз Василиса не пошла к мостику. Не доходя до него метров сто, она свернула вправо. Ручей петлял по лесу, и она решила, как можно быстрее пройти к его верховью. Там она не была ещё ни разу.
Густые папоротники окружили её. Мелкая поросль норовила хлестнуть по лицу. Под ногами хрустели сухие ветки. И тут Василиса увидела груздь. Один, другой… Она, было, обрадовалась, кинулась собирать, да одумалась – зачем? В чём нести? В платке? Поломаются. Вот если бы белые… И тут же увидела отборный боровик, окруженный мухоморами. За ним второй, третий… Вот и платок полон, а белым конца не видать. Василиса вздохнула – как не додумалась взять корзинку?
Она нагнулась за ещё одним красавцем, и вдруг заметила в траве берестяной кузовок. Она даже не поверила своим глазам. Подумала старый березовый пенек. Пригляделась - да нет же - короб. Не большой, не маленький, в самый раз. Подошла, осмотрела. Пустой, не новый и не старый. Поглядела вокруг – вдруг сейчас появится его хозяин. Но никто не появлялся. Василиса аккуратно переложила грибы из платка в кузов. Вошли все, ещё хватило места и для новых.
- Наберу-ка я полный кузов, - сказала она сама себе. И задумалась: дальше ли в лес идти или назад повернуть?
Решила идти назад:
– К обеду как раз успеем грибов нажарить. А по дороге, глядишь, кузовок и наполнится. А нет, так и того, что собрала, нам с бабушкой хватит.
А ещё, бредя по лесу, она вспоминала, как Иван её очень любит грибную жареху. Вот бы он рад был такой удаче.
Так, незаметно, грибок за грибком, она набрала полный кузовок и вышла на тропинку недалеко от любимого мостика. Переложила кузовок из руки в руку, в последний момент оглянулась на мосток. И увидела, что на нем стоит, опершись о перила, мужчина. В русской косоворотке, синих в полоску штанах, в сапогах… Кто же это мог быть? Василиса внимательнее пригляделась и обмерла: на мостике стоял Иван.
- Ваня! – закричала она и бросилась к нему, выронив кузовок. Иван побежал к ней.
Грибы рассыпались по траве…
2.
А в избушке Яги был новый гость – Серый волк. Бабушка угощала его, а он рассказывал всем о своих похождениях. На приключениях в замке Дракулы, дверь в избушку отворилась, тихо вошёл Бесхвостый и робко сел на лавку у стены. Яга увидев его, строго спросила:
- А Василиса где?
- Дак, там, - в хитрой улыбке скривился Бесхвостый. – У мостика…
- Ты что же её там одну оставил?
- Почему одну? С Иваном.
Все находящиеся в избушке, с тревогой переглянулись.
- С каким Иваном? – спросила лиса.
- С ейным…
- И чего они там? – настороженно спросил кот.
- Чего, чего?.. Обнимаются. – Бесхвостый не понимал, к чему ему чинился такой допрос.
Баба Яга медленно поднялась со своего любимого стула и сурово спросила:
- И ты, значит, решил им не мешать …
- Ничего я не решал, - почти огрызнулся Бесхвостый. - Ты сама сказала: не мешай им, иди отсюда!
И тут посмотрев на Ягу, и поняв всю нелепость своего ответа, Бесхвостый ойкнул и от страха даже зажмурился.
- Мать твоя капитолийская волчица! – чертыхнулся Серый волк и с рыком и воем вылетел из избушки. Все последовали за ним…
3.
Иван говорил и говорил Василисе о своей любви к ней. Никогда ещё он не был таким сентиментальным и разговорчивым. Василиса плакала, припав к его груди.
«Ну, теперь-то всё будет проще, - думала она. - Теперь они с Иваном вместе. Теперь они вернутся домой»…
Правда, эта радостная мысль всё время натыкалась на обещание, которое она должна дать Яге. Да уже и почти дала: отправиться к Кощею. А Иван потом победит его и её спасет. А иначе, как поняла Василиса из разговора с Ягой, нельзя. Да и сама она помнила по преданьям её семьи, что Кощей должен быть побежден, иначе не будет от него жизни ни в Яви, ни в Нави.
И она, хлюпая носом, говорила себе:
«А что? И победим. Нас теперь двое. А двое-трое – не один».
А Иван тем временем говорил и говорил о счастье, которое их ожидает, и, приобняв за плечи вел её дальше и дальше от мостика в лес.
«Куда же это мы идем?» – подумала Василиса.
И она сказала, утирая слезы:
- Погоди, Ваня, а грибы то, грибы?
- Какие ещё грибы? – спросил Иван. И голос его, как показалось Василисе, из нежного и ласкового, на какую-то секунду выразил недовольство и досаду. Но Иван тут же улыбнулся, и тем же умильным тоном повторил свой вопрос:
- Какие грибы, красавица моя?
- Белые. Я их полный кузовок набрала. Вернуться бы, собрать…
- Полно, милая. Что же нам из-за каких-то грибов время терять. Да что мы других, что ли не наберем?
«И то правда, - подумала она. – Что мы других, что ли не наберем?»
Но тут же, ещё раз оглянувшись по сторонам, произнесла:
- А куда мы идем? Нам же к бабушке Яге надо…
- Хм, - скривился Иван. – А мы к ней и идем, только более коротким путем.
Василиса озадаченно остановилась:
«Откуда же ему тут знать более короткие пути?» – задала она сама себе вопрос. Но ответить на него не успела. Откуда не возьмись, перед ними появился волк. Огромный, лобастый. Он встал на их пути и припал на передние лапы, словно готовясь к прыжку.
- Так, так, так! – прорычал волк. – Это что же ты, обморок несчастный, удумал? Кому служишь? Кощею!
Иван как-то весь сжался, попятился, прячась за Василису.
- Ну-ка, девица, отойди в сторонку, дай мне поговорить с этим клоуном!
Волк одним прыжком оказался перед опешившей Василисой, не церемонясь, отодвинул её в сторону с такой силой, что она упала в папоротники, и кинулся на «Ивана», и они, сцепившись, покатились по траве, ломая кусты. Борьба была не долгой. Уже через несколько секунд волк, скалясь и рыча, стоял передними лапами на груди крепкого, хоть и седого, старика,
Василиса, было, кинулась на помощь Ивану, но увидев в кого, её Ваня превратился, после недолгой схватки с волком, растерянно остановилась.
Старик же, сбросив с себя лапы волка, встал, отряхаясь, и гордо вскинул седую голову с длинной, неопрятной бородой. Глаза старика сверкнули недобрым блеском. Одет старик был в длинную, черного цвета хламиду. Левой рукой он сжимал, невесть откуда взявшийся, корявый посох. Старик гордо оправил свою хламиду, расправил плечи, надменно глянул на волка и медленно процедил сквозь зубы:
- Да как ты, Тоскующий по ночам, посмел коснуться меня своими грязными лапами! - старик поднял посох и замахнулся им на волка. – Да я тебя!..
Что он собирался сотворить с волком, старик сказать не успел – откуда-то сверху перед ним, резко затормозив у самой земли, появилась ступа с бабой Ягой.
- А ну, прекращай свои штучки, старый! – сурово сказала она. Руки её при этом сжимали метлу с не меньшей решимостью, чем старик сжимал свой посох.
Старик зло глянул на Ягу. Его черные одежды колыхнулись, наливаясь пурпуром.
- Охолонь! – властно сказала Яга и с концов прутьев её метлы посыпались искры.
Старик на секунду задумался и, не теряя гордого величия и напускного достоинства, медленно опустил посох.
- Признавайся, старый плут, кому служишь своей верой и неправдой?
- Что? Чтобы я Морок, сын Мораны кому-то служил? Вы говорите, говорите, да не заговаривайтесь.
- А для кого же ты Василису увести решил?
- Василису? Так это Василиса? Та самая Василиса? – Морок оглянулся на девушку, внимательно её осматривая. – Вот, значит, какая она у нас? А я, гляжу, девица гуляет. Одинокая, грустная, ну я и… решил пошутковать…
- Шутник, - примирительно усмехнулась Яга. – Ладно, ты нас не видел, мы тебя не видели.
Морок осклабился:
- А я что? Я ничего.
- Главное, чтобы кое-кто раньше времени не узнал.
- Да это я уже понял…
- Ну, что, Василиса, полезай ко мне в ступу, домой полетим…
Василиса, уже пришедшая в себя после своего приключения, и давно понявшая, что тут, в Тридевятом царстве, ничему удивляться не стоит, но, всё-таки, опять попавшая впросак, покорно сказала:
- Ладно… Только грибов жалко. Собрать бы надо, вернутся…
Все засмеялись. Даже волк:
- Какие грибы? Морок это, – и, глянув на Морока, добавил:
- Это он тебя так заманивал, твои мысли выведывал…
Когда Василиса умостилась рядом с Ягой в ступе, Морок сказал Яге:
- Ты, Яга, это… Если что – зови, помогу, чем смогу…
- Там посмотрим, - уклончиво ответила Яга.
Ступа с Ягой и Василисой, надсадно гудя, поднялась вверх и полетела над лесом.
Морок глянул на Серого волка и криво усмехнувшись, произнес:
- Повезло тебе: Яга вовремя явилась. А то…
- Что «а то»?
- А, вот, то!.. Так что смотри, Серый, мы ещё встретимся.
- Не советую! - холодно ответил волк, и скрылся в высокой траве и молодой осиновой поросли.
4.
Ступа приземлилась во дворе перед избушкой. Василиса неуклюже вылезла из неё на землю, подала руку Яге. Но та сноровисто, опершись на метлу, как прыгун с шестом, без её помощи покинула свой летательный аппарат.
Баюн и лиса сидели на крылечке. Виновато хлопающий глазами Бесхвостый волк лежал в сторонке, опустив голову на лапы, и смущенно моргая глупыми и добрыми глазами.
Вскоре появился и Серый волк. Подошёл к колодцу, и стал пить воду прямо из ведра.
Василиса стояла перед ними, как на суде, опустив голову и пряча глаза, чем была очень похожа на Бесхвостого волка.
Яга, поставив метлу у крыльца, обернулась к ней:
- Больно ты проста, девонька, - сказала она. – Экая сила тебе дадена, а ты, как глупая девчонка вечно во что-то вляпаешься. Простой Морок – за любимого приняла…
Василиса шмыгнула носом, готовая расплакаться.
- Ну, сама не можешь, к ожерелью своему бы прислушалась. Руку на него положила, оно бы тебе всё и подсказало. Ведь Дракула платье это и ожерелье своей матушки тебе, не зря дал. А ты только одному научилась – рукавами махать. Да и то… Нет, видимо, надо мне тебе самой весь курс наук преподать. – И повернулась к зверям:
- Нынче вам всем на дворе ночевать придется, а я в избушке с Василисой беседовать буду, уму-разуму её учить.
И тут лиса подала свой голос:
- А где оно ожерелье-то матушки графа Дракулы? Нет его на ней.
Яга вскинула на Василису глаза:
- Где оно?
Василиса положила руку на грудь – и правда, ожерелья на ней не было.
Строгий голос Яги стал сердитым:
- Потеряла?
- Вчера перед баней я его сняла… - Василиса усердно восстанавливала в памяти вчерашний вечер. – Положила на подоконник… Потом ужинали… Посуду помыла, спать легли… О нём и подумать некогда было...
- Вечные бабьи отговорки, - сказал Баюн и легко, прямо с крыльца прыгнул в окно. – Нет его тут.
- Под окном посмотри.
С полминуты все напряженно ждали. Наконец кот появился в окне:
- Нигде нет, - виновато произнес кот, разведя лапами. – Ума не приложу – куда оно могло подеваться?
Кот склонил голову на бок и стал сметать с подоконника невидимую пыль.
- Та-ак! – сказала Яга. – Набрала помощничков! Этак и саму из избы вынесут, никто не заметит.
- А я чего? Я – ничего. Я на крыше спал. Откуда мне знать, что у вас ночью в избушке творилось?
- Ты мне тут невинную мордочку не строй! Меня этим не проймешь! Чай, знаешь, я не кошатница. Особливо с тех самых пор, как ты у меня поселился. Так что, зови своего дружка или ищи, куда он спрятался. А-то сама найду и вышвырну его из избы. Он у меня в погребе будет жить! Там ему тёпленько будет.
- Где я его искать буду? – не сдавался Баюн.
- Где хочешь, там и ищи!
- Не буду. Подождем, ночью сам вылезет.
- Ах, ты чучело не набитое! Да я тебя за твоё непослушание, опять на столб посажу! Лет на десять!
- Не тронь его, Яга, - сказал Серый волк. – Видишь, он товарища выдавать не хочет.
- Благородно, конечно. Но ожерелье нам нынче важнее его благородства.
- Да, ладно, давай, я его найду, не велика задача, - и волк прошёл в избу.
Там он принюхался, повел носом направо, налево и, уверенно шагнул к печке. Волк сунул нос в подпечек, поморщился, чихнул и сказал сам себе:
- Тут он голубчик. Куда ему деваться. Спит, безобразник.
Сунув лапу в подпечек, волк пошарил там и вытащил на свет маленького, всклоченного человечка. Человечек тер глаза кулачками, морщился – белый свет ему явно был не мил.
Держа человечка коготком одной лапы за шиворот, другой лапой волк опять пошарил под печью. Разочарованно крякнул:
- А ожерелья нет. Жалко.
- Отпусти меня, Серый, - пискнул человечек. - Отпусти, а-то…
- Что «а-то»? Что вы меня сегодня все этим «а-то» стращаете! Лучше, говори, куда ожерелье подевал?
- Не скажу! – человечек вертанулся на волчьем когте, пытаясь соскочить с него.
- Тихо, тихо. А то, ненароком поранишься. Понял?
- Понял, понял! Только всё равно не скажу!
- Ну, мне, может, и не скажешь, а Яге расскажешь всё до последней капельки. – И Серый волк вынес человечка на крыльцо, поставил на одну из ступенек.
Яга подсела к нему, ласково сказала:
- Что ж ты творишь, Запечник? Я тебя кормлю, пою, а ты нужные нам вещи невесть куда прячешь. Хорошо ли это?
- А чего она, – Запечник ткнул пальчиком в Василису. – Чего она их раскидывает? Не порядок это! Я непорядка не люблю!
- Да вы что сегодня все сговорились? – вскинулась Яга. – Один благородство свое тешит, другому порядок подавай! Нашли время!
Яга стукнула по крыльцу так, что Запечника подбросило над доской, на которой он стоял, на пяток сантиметров – как раз почти в половину его роста.
- Говори, куда ожерелье подевал?
- Не скажу! – упрямо ответил Запечник. – Куда надо, туда и положил. Чтобы порядок был.
И Запечник юркнул под крыльцо – только его и видели.
- Нет, вы посмотрите на них! – развела руками Яга. – Это что такое, а? Бунт? Ну, я вас научу свободу любить! Вы у меня узнаете, где раки зимуют.
- А-то мы не знаем, - не к месту вставился кот. – Подумаешь тайна великая.
Яга так посмотрела на кота, что Бесхвостый волк поджал остаток своего оборванного хвоста и тихо, тихо, пополз за колодец.
- Вот что, - взяв себя в руки, сказала Яга. – Сейчас все встанут и будут усердно искать ожерелье. Переверните всё вверх дном, разрешаю, но чтобы ожерелье ещё до ужина лежало на столе. Иначе ужина никому не видать. Все поняли? – И повернулась к Василисе:
- А ты девонька послушай сама себя. Сердце своё послушай – никуда оно тебя не манит?
Василиса покорно прислушалась сама к себе – сердце манило её…
- Куда-то манит, - ответила она. – Куда не пойму. Но больше всего домой хочется, к Ивану…
- А-а, - махнула на неё рукой Яга и опять повернулась к зверям:
- Вы ещё тут? Я что сказала: ищите!
- Да что его искать? – безмятежным голосом сказала Лиса. – И так ясно где оно…
- И где же? – лицо Яги стало наливаться кровью.
- Запечник что сказал? Он сказал, что любит во всем порядок…
- Ну?..
- А если так, то место ожерелью, по его мнению – в сундуке.
Все ломанулись в избушку, облепили сундук. Яга шикнула на них, чтобы расступились, и откинула крышку сундука.
Ожерелье Василисы лежало в левом боковом отделении, поверх разных оберегов Яги, сделанных или её руками, или доставшихся ей при случае.
Яга бережно взяла ожерелье:
- Это конечно. Это верно. Где же ему и быть? Или на шее Василисы, или тут, среди других оберегов…
И тут из-за печки выглянул Запечник:
- А я что говорил: порядок, во всем должен быть – порядок! – сказал он и гордо прошествовал мимо всех под печь.
Яга проводила его взглядом:
- И как он только такие тяжести таскает? Право, как муравей.
Яга повернулась к Василисе, подала ей ожерелье:
- Надевай. Да уж больше не снимай, ни при каких обстоятельствах. А вы после ужина все вон из избы – чур, нам с Василисой не мешать. Учить её буду, как силой своей пользоваться…
5.
В эту ночь никто не спал. Конечно, кроме Бесхвостого волка. Ему всё было нипочем: ни искры летящие из трубы, ни молнии с чистого неба, ни жуткие варварские напевы, несущиеся из избы – сначала на один голос, а потом и на два.
Под утро, невесть откуда послышалось петушиное пенье, и всё смолкло.
Лиса покачав головой, прошептала коту на ухо:
- Откуда бы тут петуху взяться?
- Это тот, что ты третьего дня принесла. Его с лапшой сварили. Он в чугунке на загнетке стоит…
- Ай, ай, ай! – только и сказала в ответ лиса.
6.
На другой день, ближе к полудню, Василиса появилась на крыльце, и все поняли – сегодня это была совсем другая Василиса. Хоть вроде бы ничем и не отличалась от прежней, вчерашней.
Глава 22.
(В Осеннем краю. Утро второго дня, после третьей ночи).
1.
- Что застыл? – обратился леший к Ивану. - Подойди ближе-то…
Иван остался стоять на месте.
- Удивлен? Чай, не ожидал такое увидеть?
- Ожидал, но не такое…
- Ну, так жми на зеленую пуговку, буди его, – сказал леший, а Аука, стоящий за спиной Ивана, подтолкнул его к хрустальному саркофагу.
- Нет, погожу.
- Что так? – спросил леший. – Пришла пора, буди.
- Я уж одного такого разбудил, хватит с меня…
- Какого такого?
- А вы, посмотрите внимательнее на него. Узнаете, кто это?
- Иной это.
- Что и говорить: настолько иной, что дальше некуда. Это же Кощей.
- Ты чего городишь-то? Кощей там, в багровом своем царстве сидит. Какой ещё Кощей?
- Не знаю какой. Второй, скорее всего. Видимо вам, одного мало…
- Вань, глупости-то не говори, - Аука положил руку на его плечо.
- Глупости? – дернул Иван плечом. – Вы что ослепли? Посмотрите внимательнее – ведь одно же лицо…
- Уверен?
- Да вы что! Глаза-то протрите? – Иван впервые повысил голос на свих товарищей.
- Дело в том, Ванечка, что мы с Кощеем незнакомы. Мы в глаза его не видели. Мы только слыхом, о его беззакониях, слыхивали, – как всегда мягко, в спорных ситуациях, сказал Аука. – А вот Иного очень давно и хорошо знаем – никто никогда от него никаких безобразий не терпел.
Иван задуматься: не верить своим попутчикам у него повода не было, но и не верить своим глазам он тоже не мог.
- Так что – буди.
- Погодите, - после некоторой паузы сказал Иван. – Пролежал он тут много веков, думаю, ещё пару дней потерпит, пока я с репоедами не разберусь. Сегодня второй день от третьей ночи. Нынче деревенские, если их не отговорить, на Вазилу, за потоптанную репу, мстить пойдут. Лапу отрубят…
- А там уж ни его, не их не удержишь, - вставился леший.
- Именно. Пойду, их увещевать, пока до топоров не дошло…
- Да пустое. Мы, думаешь, не пытались…
- А вот теперь я попытаться должен. Так, что пусть ваш… Кощей пока спит.
- Да не Кощей он! – отчаянно крикнул Аука. – Не Кощей! Он совсем иной!
- А-то я Кощея не видел, – произнес Иван. – Ладно, пошёл я – ждите…
2.
Ещё издалека, подходя к деревне, Иван услышал людской гомон. Когда же вышел на околицу, то увидел у крайней избы толпу народа. Наверное, тут собралась вся деревня.
На крыльце избы стоял тот самый репоед, что обманул медведя Вазилу, при дележе урожая. В руках его был зажат знакомый Ивану топор. За спиной репоеда стоял крепкий молодой парень, недобрыми глазами поглядывавший на шумящую толпу. Скорее всего, это был сын мужика. В дверях, ведущих из избы на крыльцо, прижимаясь друг к другу, стояли младшие члены семьи и дородная женщина, смело глядящая на бушующую толпу зелеными глазами.
Толпа махала руками, кричала, мужик же стоял молча и спокойно смотрел на неё. Наконец он вскинул руку и, что для Ивана было удивительно, все мгновенно умолкли.
- Ну, накричались? – мужик обвел народ недобрым взглядом. – Что же вы не кричали, когда медведь корчевал пни, помогая вам осваивать пустоши? Не возмущались моей находчивостью, когда он, жалея ваших заморенных лошадок, таскал ваши возы с сеном из леса по бездорожью?
- Ты одно с другим не путай, - крикнул, выходя из толпы на передний план, плюгавый парень. - Не путай! – парень задрал свою редкую, рыжую бородку, стараясь поймать взгляд стоявшего на крыльце репоеда. – Одно дело польза, а другое разор!
Толпа одобрительно зашумела.
- Ну, и чего теперь? – нервно спросил мужик.
- А того! – сказал уже другой парень, отодвинув в сторону рыжебородого, - Ты его приручил, ты и дело поправляй. Ведь он, окаянный, теперь нам каженную осень так вредить будет. И помощи от него теперь не дождешься, а только каверзы…
Народ опять зашумел.
- Тихо! – поднял руку мужик. – Тихо! Глотки драть мы все горазды. Делать-то теперь что?
- Убить его надоть! – подскочил рыжий.
И тут Иван, который во время свары незаметно встал за спинами собравшихся, сказал:
- Не надо никого убивать.
Все обернулись на него. А он, протиснувшись через эту онемевшую, от его внезапного появления толпу, подошёл к крыльцу и, встал на его нижнюю ступеньку:
- Надо пойти к медведю и повиниться ему. Так, мол, и так: извини, грех попутал. Больше такого не повториться. В будущем всё по-честному будет. Он простит – вы же знаете, он добрый, отходчивый.
Мужики задумчиво молчали. И всё бы, наверное, обернулось для них и для медведя новым путём, только репоед-обманщик, толкнув Ивана в спину, сказал:
- Вот он, братцы, виновник нашей беды. Я его вспомнил: это он прошлым утром медведю на нас наговаривал! Держите его!
И что странно, так это то, что в толпе сразу нашлись охотники и мигом скрутили Ивана. И Иван тут же получил хороших тумаков под ребра.
- Да что вы делаете! Я же добра всем хочу! Ведь если вы убьёте Вазилу, эта история никогда не закончится! Эта осень никогда не пройдет! Так и будете весь свой век в Осеннем лесу проживать…
Мужик репоед усмехнулся:
- А чем это плохо-то? Не пахать, не сеять, не поливать, ни полоть не надо – только урожай успевай собирать, – и он весело засмеялся. Но тут же мигом помрачнел:
- И не рассказывай нам сказки. Будут у нас и весна и лето. И зима будет, век бы её не видать! А вам с медведем не живать, ничего этого не узнать. Ждет вас лютая смерть, что бы вы с медведем народ своими беззакониями не смущали.
И приказал парням, державшим Ивана:
- Ведите его в старый амбар, заприте там. Да надежно заприте, чтобы не сбежал, что бы Вазилу-медведя не предупредил. Я это дело начал, я с ним и покончу: ночью медведя подкараулю, - мужик поднял руку с топором. – Больше никто не будет нам репу топтать.
Крепкие парни завернули Ивану руки за спину. Иван, было, встрепенулся, чтобы дать отпор, но получил по скуле слева и тумак под правый глаз. Разноцветные звезды разом вспыхнули перед его взором, и, пока он тряс головой, чтобы вытряхнуть их из неё, его лихо взяли в тиски, отвели в старый, но с виду ещё крепкий амбар, и заперли в нем.
3.
Аука вышел из пещеры и подсел к костру. Леший лежал на спине. Смотрел в небо, сосредоточенно думая о чем-то только ему ведомом. Так молча, глядя в одну точку, он мог лежать часами. Ауке такой «подвиг» был не по силам.
- С чего он взял, что это Кощей? – начал он разговор, на беспокоившую его тему. – Да, он иной. Но такой добрый. Какой из него Кощей? Он же то плачет, то смеётся… Что ты об этом думаешь?
Леший задумчиво взглянул на Ауку, пожал плечами:
- Не знаю. Разбудим, сам расскажет. Что гадать-то…
- Это да. Этак только голову сломаешь, а не разгадаешь.
Вдруг над их головами послышался сорочий стрекот, и большая белобокая птица пронеслась над ними, спикировала, и приземлилась на толстой сухой ветке, принесенного для костра валежника.
Аука и леший молча уставились на неё, понимая, что она принесла им какую-то весть и, вряд ли, приятную.
- Сидите? – как всегда бесцеремонно спросила она. – Ну, ну, сидите, сидите. А там репоеды Ивана связали и в амбаре закрыли.
- Ух, ты! – подскочил Аука.
- А чего от этой затеи и ждать было? – проворчал леший.
- Что делать будем? – забеспокоился Аука.
- Ничего.
- Как это ничего? Иван в темнице, а он «ничего», – сорока заскакала вокруг костра.
- Не мельтеши! – так же равнодушно сказал ей леший. - Амбар - не темница.
- Нет, вы посмотрите на них, - обратилась сорока к предполагаемым зрителям. – Их сотоварищу расправой грозят, а им хоть бы что! Серый волк так бы не поступил. Серый волк, как только узнал, что Василиса в руках у Дракулы, так сразу кинулся её спасать!
- И как – спас?
- Нет.
- Что так?
- А она сама спаслась…
- Как это?
- Бежала из замка по потайному ходу.
- Вот! – поднял корявый палец леший. – Сама! Потому, что она – Василиса! Премудрая она! Она – сама. А Иван?..
- Что Иван? – сорока перестала скакать и недоуменно уставилась на лешего. – Что Иван?
- А Иван у нас тут на положении богатыря, вот пускай сам свои закавыки и решает.
Сорока вспылила:
- Сам? А вам, вроде, как дела до него нет? А вот Серый волк…
- Слушай, - леший резко поднялся. – Лети отсюда, пока я терпение не потерял!
- И полечу! – продолжила возмущаться сорока. – К Серому волку полечу! А вы дрыхните тут! Ишь, ты какие!.. Ишь, какие…
Сорока подскочила, взмахнула крыльями и улетела, что-то неразборчиво стрекоча.
- Вот ведь какая… - леший замялся, подыскивая нужное слово, – сорока! Будто без неё не знаем, что делать!
- А правда, что делать-то? – видя реакцию лешего, озадаченно спросил Аука.
- А ничего!
- Как так? Так нельзя, сам знаешь…
- Ночи будем ждать. Когда репоеды на медведя двинутся, мы пойдем Ивана выручать.
- А если они его раньше порешат?
- Вряд ли. Не для того они его в амбар запирали. Отдыхай пока…
4.
В амбаре воздух был сух и пылен. Дневной свет, проникая в одно маленькое оконце и дверные щели, едва освещал его. Иван с полминуты стоял, привыкая к полумраку, потирал «ушибленные» бока.
Парни, что привели его сюда, потоптались у двери, видимо запирая её, и ушли, уверенные, что он никуда не денется.
«Это хорошо», - подумал Иван и огляделся.
Амбар был пуст и чисто выметен – лишь кое-где пол был припорошён соломой, да в одном углу была свалена какая-то рухлядь. Иван вспомнил, что именно в таком хламе герои фильмов находили то, что им помогало выбраться из самых безнадежных положений.
Увы, в углу был свален деревянный хлам: двуногие табуреты, беззубые грабли, ломаные черенки и, пришедшие в негодность, соха без сошника и деревянная борона. Ничего железного. Это и не удивительно – железо тут зря не пропадает. А ещё Иван поразмыслил о том, что неплохо было бы ему уже обзавестись каким-нибудь кинжалом или простеньким ножом. Впрочем, что теперь об этом думать – теперь прыгать надо.
Он похлопал себя по карманам – не завалялось ли в них чего нужного. В кармане куртки звякнули ключи от квартиры, чудом сохранившиеся после полетов и купаний. Он достал их, посмотрел – толку ту в них не было никакого. Сунул обратно в карман, застегнул на молнию.
- Прыгать надо, прыгать, - повторил он, и посмотрел на потолок – вернее крышу амбара. Она в нескольких местах просвечивала. Щели были не большие, но они были. Видимо потому амбар и пустовал – хозяин его опасался дождей.
Когда Иван топтался, рассматривая крышу, то почувствовал, что наступил на что-то твердое.
Это был кованый гвоздь. Острый, длинный – больше похожий на костыль.
- Кто ищет, тот всегда найдет! – прошептал Иван. – Вот только, что мне с ним делать?
Он вертел этот гвоздь в руке и так и так, чуть ли не пробовал его на зуб: в голову лезла одна и та же идиотская и не выполнимая для него мысль: поднять шум, и первого, кто откроет дверь, пырнуть этим гвоздём!
- И что дальше? – спрашивал он себя. – А дальше, воспользовавшись неожиданностью, бежать!
Но это он мог сделать и без гвоздя – просто ударить кулаком.
- Не-е-т - свалят, скрутят. А гвоздь он… Он для чего-то другого послан… Вот только бы знать – для чего??
Иван задумался: что бы таким гвоздем, окажись он под рукой, стал делать какой-нибудь киногерой: например узник замка Ив, или заключенный Шоушенка? Подкоп! Конечно подкоп! Тем более что, кованый гвоздь это вам не ложка и не ручка от ковша.
Иван подошёл к противоположной от двери стене, подальше от охранников и поближе к лесу, и попробовал рыть. Земля в амбаре была утоптана до бетонной твердости.
«Этак я буду не один день тут ковырять!» - в досаде Иван ударил тупой стороной гвоздя по стене. И, о чудо! Гвоздь без стука вошёл в бревно, как нож в масло.
Иван обомлел – амбар-то оказывается, гнилой!
Он вспомнил, как после армии поехал в деревню, погостить у дяди Толи, брата отца. На радостях стали топить баню. Дядя Толя сказал:
- Пойдём, племенник, последний раз в старой баньке попаримся. Во время ты успел: на следующей неделе ломать её думал, новую ставить. Эта совсем сгнила. Вот, смотри… - и дядя ткнул ручкой кочерги в одно из бревен сруба. Ручка вошла в него легко, даже не издав никакого звука ломающегося дерева.
- Только снаружи тонкая, сухая корочка и осталась, - засмеялся дядя Толя. – Но тоже, знаешь, стукни по ней кулаком и стену пробьешь так, что сам Джеки Чан позавидует, - дядя опять засмеялся. – Ты как, племенник, поможешь с демонтажем?
На следующий день они играючи разнесли баньку практически, голыми руками. Бревна крошились, как сухой навоз. Дядя сокрушался:
- Вот, ведь, непруха какая – и на дрова-то они не годятся, один мусор – никакой пользы…
Вспомнив всё это, Иван принялся ковырять стену. Древесная труха сыпалась со стен, под натиском кованого гвоздя.
- Так, - сказал он сам себе. – Не будем пороть горячку. Вынем из стены внутренности, а наружную «корочку» - оставим на последний, решающий момент…
И он стал выскребать внутреннюю часть стены, при этом повторяя словосочетание «не пороть горячку».
Что это значит - не пороть горячку - Иван понимал. Но почему так говорят, уразуметь не мог. Отдельно каждое слово понятно: пороть, горячка… Но, как, почему они оказались прицеплены друг к другу? Пороть можно одежду. Пороть нерадивого ученика, например. Но как пороть горячку? Или вот пороть чушь? А ещё чушь можно нести, городить… И бывает она собачья… И больше, вроде, никакой иной….
- Да, велик и могуч… - сопя от усердия, сказал он сам себе.
И, размышляя обо всём этом, Иван не услышал, как одна воротина сарая заскрипела и отворилась. В проеме появился главный его сторож:
- Ты чего тут шумишь? – строго спросил он.
Иван выронил гвоздь из рук, наступил на него и развел руки, – мол, вот он я перед вами стою и не дергаюсь. Какие претензии?
И хорошо, что сторож, после яркого солнечного света улицы не всё увидел в полутемном сарае, а то бы план побега рухнул.
- То-то… - сказал вошедший. – Смотри у меня, а-то…
Как обычно после слов «а-то», никаких пояснений этому не последовало. Да и смысла развивать эту недосказанность не было. «И так всё ясно…», как говаривала Зайчиха в одной театральной сказке, виденной Иваном в детстве.
На всякий случай, предупреждая неожиданные действия репоеда, Иван сказал:
- Пить хочу.
- Что?
- Пить, говорю, хочется. Сухо тут, пыльно – в горле першит.
Для убедительности Иван несколько раз кашлянул. А сам подумал:
«А что, если сейчас дать этому репоеду в его репу и дать дёру!»
С этим намереньем Иван уж было сделал шаг к выходу из амбара, но тут репоед обернулся и сказал кому-то находящемуся снаружи:
- Эй, Фролка, принеси-ка водицы этому разбойнику.
«Стоп! - сказал себе Иван. – Не будем пороть горячку. Он там не один – махом повалят, а ещё и ребра пересчитают.».
- Какой же я разбойник? – как можно мягче возразил он репоеду.
- А кто же ты?
- Я – просто человек прохожий.
- Просто прохожие по ночам вокруг деревни компаниями не ходят, репу не топчут.
- А я и не топтал…
- Это ты бабушке своей рассказывай…
В это время в проеме двери появился рыжий парень с деревянным ковшом. Видимо это и был Фролка. Иван вспомнил его: там, вовремя бучи перед крыльцом, он, рыжий, долговязый, нескладный, больше остальных хорохорился. Остальные же парни отмахивались от него как от назойливой мухи. И сейчас едва он сунулся в сарай, репоед, взял у него ковш, и, не церемонясь, вытолкнул вон.
Подав Ивану воду, репоед продолжил свою речь:
- Кто дружбу с нашим медведем завел? Кто его с панталыка сбил? Ещё день назад Вазила у нас был добрым, можно даже сказать, ручным был. А теперь что? Не медведь стал, а просто зверь какой-то!
- А не надо было его обманывать. Не хорошо это…
- А натравливать его на людей хорошо?
- Да не я же всё это начал…
- Не важно, кто начал. Важно кто всё это до точки довел! До того, что и медведь на нас ополчился, и мы на него.
- Да я же и хочу именно точку в этой истории поставить. Но вы же не слушаете. Вы как глухие: вам стрижено, говоришь, а вы брито, кричите! Вот и получили по заслугам.
- А ты, если бы не лез в наши дела, то тут в сарае бы не сидел. Не ждал бы, когда по своим заслугам получишь. Молчи и пей!
Иван пару раз приложился к ковшу.
- Пей, пей. Наслаждайся моментом. Может, в последний раз в своей жизни, водичку-то пьешь.
Иван даже поперхнулся. Пить моментально расхотелось. Он протянул ковш репоеду:
- Спасибо! Напился…
Репоед усмехнулся:
- То-то же, - и, выплеснув оставшуюся воду, вышел из сарая, затворил воротину, бухнув большим колом, подпирая её.
С минуту Иван стоял, можно сказать, ни о чём не думая. Просто стоял и тупо смотрел на запертые ворота. Так, наверное, смотрят бараны на новые ворота, не узнавая их и не понимая, что делать дальше?
И всё-таки совсем уж бараном Иван себя не считал: ни тем, что теряет смысл в жизни из-за новых ворот, ни тем, что готовился на заклание. У Ивана был кованый гвоздь, который лежал в древесной трухе у стены и ждал его дальнейших действий…
5.
Иван, чтобы не привлекать внимание сторожей, аккуратно и не торопясь продолжал, колупать стену. Работа была практически закончена. Он уже расчистил проем в свой рост, осталось только дождаться темноты, крепко ударить по зачищенному месту и вырваться наружу. А там лови его в лесу-то, да в темноте. Но как он не старался быть осторожным, таки пробил в стене дыру. Небольшую, размером с кулак.
Иван замер, прислушиваясь – не привлек ли чьего-нибудь внимания?
За стеной было тихо.
Переведя дыхание, он решил посмотреть, далеко ли лес? И только он хотел прильнуть к отверстию здоровым глазом, как увидел, что снаружи в амбар глядит другой глаз с рыжими ресницами.
«Рыжий! – ударило в голове Ивана колоколом. – Сейчас поднимет тревогу и побег сорвётся».
А рыжий, заглядывая в отверстие то одним, то другим глазом, увидел Ивана. Лицо его удивленно вытянулось, и глаза стали большими и испуганными. Он уже готов был, завопить, предупреждая товарищей, но не успел. Реакция Ивана была молниеносной: он резко и сильно ударил кулаком в испуганное лицо рыжего прямо через стену. Рыжий, ойкнув, упал, лягнув воздух ногами навзничь и, все-таки, закричал.
Иван понял, что ему надо теперь ждать новых гостей, а подарки у него не готовы. А потому одним сокрушительным ударом всего тела, проломил гнилую стену и выпрыгнул на белый свет.
Рыжий лежал на траве и громко скулил. Иван перепрыгнул через него и кинулся бежать к лесу. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как перед ним появились все его сторожа в количестве четырех человек. Они ещё что-то жевали. Видимо вопли рыжего, застали их за трапезой.
- Все репу жрёте! – зло крикнул Иван и замахнулся на них гвоздем. От неожиданности репоеды, застыли, а Иван, уложив ударом под дых одного из них на траву, кинулся в образовавшуюся брешь и припустил к лесу.
Репоеды, быстро придя в себя, кинулись за ним. Но расстояние между ними быстро увеличивалось, а не сокращалось. В какой-то момент он даже остановился, прислушиваясь к погоне.
«Кажется, - подумал Иван, - я научился быстро бегать».
В многоборье бег у него был не самой любимой дисциплиной.
Но преследователи тоже неплохо бегали.
Иван опять кинулся наутёк. Петляя по лесу, он наткнулся на сосновый выворотень. Меж корней его чернела едва различимая нора. Недолго думая, он втиснулся в неё и проворно стал засыпать себя землей и хвоей, после чего затих и, стараясь даже не дышать, затаился.
Он слышал, как преследователи пару раз пробежали мимо его убежища, но продолжал лежать, как волк в логове.
Набегавшись, репоеды, собрались у поваленной сосны и стали совещаться. Никто из них даже не догадался заглянуть под корни поваленного дерева.
«Да, - думал Иван. – Не смотрели вы голливудских боевиков, а то бы уже давно волокли меня под белы ручки на расправу».
А его преследователи, между тем, недоумевали:
- Куда же он подевался?
- Ох, и горазд шельмец, бегать.
- Ничего, далеко не убежит, – узнал Иван голос предводителя своих тюремщиков. – Я знаю, где его искать - у Трех гор.
- Я туда не пойду, - возразил ему один из его сотоварищей.
- И я! – испуганно сказал другой.
- А никто вас туда и не гонит, - успокоил их старшой. – Мы пойдем ему наперерез. Укараулим его у корявой березы. Мимо неё-то он не пройдет…
- Это ладно…
- Это можно, - поддакнули ему остальные.
- Тогда пошли.
«Идите, идите, - думал Иван. – Вы к горам идите, а я к медведю Вазиле пойду. Надо предупредить его, о замыслах репоедов».
Иван ещё некоторое время, притаившись, сидел в корнях сосны, опасаясь мужицкой хитрости, затем осторожно выполз из своего убежища, отряхнулся, и, озираясь по сторонам, зашагал в противоположную сторону от погони.
6.
Вазила стоял перед корягой, которая была очень похожа на сидящего медведя. Для пущего сходства он облачил её в рогожку и свою старую соломенную шляпу. Прошлым утром он сделал это для смеха – пришли бы репоеды, увидели бы её, обознались – смеху бы было...
Только, какой уж теперь смех? Вазила сорвал с коряжины и рогожку и шляпу, кинул их наземь. Теперь, после устроенного разорения огородов, его мучали сомнения. С одной стороны в нём кипела обида на репоедов: нашли, понимаешь, дурачка, обманули!.. С другой стороны, – а сам-то что? Неужели не мог догадаться, что тут дело не чисто? И не им сказано – на чужой каравай – рот не разевай.
Но, если подумать, какой же он чужой, каравай этот? Он помогал мужику всем, чем мог: пни корчевал, лошадок жалел – сам соху, возы таскал, огороды от непрошенных гостей охранял… За это одно, кажется, можно было бы, наградить его по совести, а не дурить и не обманывать. Пусть-ка, вот теперь, без репы попробуют зиму пережить. Правильно, правильно он их наказал! Чтобы впредь неповадно было.
Но с другой стороны парень этот, Иван, его предупреждал: не будь дураком – обманут! Не поверил. Да и как было ему верить? Его он видел впервые, а с репоедами не первый год дружбу водил. И Вазила заскрипел зубами:
- Я к ним со всем сердцем, а они!..
Так, бродя вокруг коряжины, то садясь с ней рядом, то вскакивая, Вазила мучал себя сомнениями. Его весы справедливости никак не хотели прийти в равновесие. То переваливала чаша обиды, то сильнее давила чаша его глупости. В конце концов, все сомнения упали на одну чашу – чашу обиды! И правильно! За всё надо платить – и за обман, и за глупость! А так получается, что только он, - дурак? Нет, – всё правильно, – месть!
Медведь Вазила закрыл глаза – почему-то сильно хотелось спать.
- Будут знать! - твердил он себе, через каждые пять минут, то впадая в дрему, то вываливаясь из неё.
И тут, перед его сонным взором, появился вчерашний молодец.
- Чего тебе? – хмуро спросил Вазила. Он всё не мог решить, как ему теперь вести себя с Иваном: быть ли благодарным парню, или сердится на него, как и на других людей?
- Ну, говори, чего пришёл?
- Я предупредить тебя пришел. Ты, это… помирился бы с репоедами.
Вазила молчал.
- А то ведь добра, от вашей свары, не будет…
- Да, я уж думал…
- Вот и молодец, что думал…
- Думал, думал… Ну, как с ними мириться? Они же меня обманули. Дураком выставили…
- Но и ты им тоже… уже устроил…
- Это да, - хмыкнул Вазила и, впервые открытым взглядом посмотрел на Ивана и усмехнулся. – Что это у тебя с глазом-то?
Иван вспомнил про подбитый глаз, потрогал его, сморщился.
- Это так – упал…
Вазила усмехнулся:
- Упал он… - затем тяжело вздохнул. – Тебе что? Синяк твой пройдет, а каково мне с побитой душою теперь жить? А ты говоришь, мириться. Как с ними после этого мириться?
- А что делать? Надо мириться. А-то ведь это осеннее безумие никогда не закончится…
Вазила про «осеннее время» ничего не понял, но переспрашивать не стал. Чувство обиды опять застило ему разум:
- А чего они? – воскликнул он.
- А ты не обращай внимания. Пойди, поговори с ними, поладь…
- Ага, ты уж, вижу, с ними поладил.
Иван рубанул рукой воздух:
- Какой ты... упертый! Слушать ничего не хочешь. А ведь они убивать тебя собрались.
- Как это? – глаза Вазилы недобро сверкнули из-под лохматых бровей.
- Да просто: придут мужики ночью… С топором и… - Иван замолчал – про отрубленную лапу говорить не стал. – А потом и вообще…
- Что вообще?
- Не скажу…
- И правильно – не говори. Этого «потом» у них не будет. Пусть идут. Я им…
Вазила вскочил и выломал с корнем молодую липу, стал обламывать верхушку и ветви, делая дубину:
- Спасибо, что предупредил. А теперь уходи…
- Да погоди ты…
- Уходи, сказал, а-то я тебе и второй глаз прикрою…
Иван хотел было ещё что-то ему сказать, но Вазила страшно рыкнул на него:
- Ну, долго мне ждать?
Иван понял, что на этом их, если можно так сказать, душевный разговор окончен и события, не смотря на все его старания, будут развиваться по прежнему сценарию. Он шумно вздохнул, посмотрел в небо, плюнул под ноги, и пошёл восвояси.
Шёл и думал про Ивана-царевича: почему его все звери слушались, помощь обещали? И сам же сделал вывод: а потому, что у царевича были меч, лук, стрелы и он постоянно целился в кого-то. А когда в тебя целятся, тут попробуй ослушаться?
Глава 23.
(Вечер и ночь второго дня после Третьей ночи).
1.
Обойдя корявую березу стороной, Иван вышел к Трем горам. Подойдя к костру, молча сел рядом с товарищами.
Леший и Аука внимательно посмотрели на него:
- Гляди-ка, сам выбрался, - радостно воскликнул Аука.
Леший поддержал его:
- Молодец! Однако, вижу, что разговор с репоедами был отнюдь не мирным.
- И, как всегда, бессмысленным, – вздохнув, констатировал Аука. – Дай-ка, глаз посмотрю…
Иван отстранился от него, прикрывшись рукой:
- Что там смотреть? Пройдет.
- Ну да, - до свадьбы заживет, – ни к селу, ни к городу добавил Аука.
Леший хмыкнул:
- Интересно, до чьей? Ивановой, или твоей?
- Иван женат. А Ауки не женятся. Они, сам знаешь, из ничего появляются.
- Из ничего не появляется ничего, - изрек Иван.
- Ну, не совсем из «ничего». Из «Ау!», значит. Но не женятся. Выходит, что глазик твой, Ванечка, до лешенькиной свадьбы должен зажить. Правда, леший, что ты тянешь? Берегиня-то, чай, заждалась, - не без ехидства заметил Аука.
- Ничего, подождет…
- Ага, а вот русалка, говорят, по Ивану так слезы и льет, так и льет…
- Это да. Даже водяной настолько просолился, что решил стать царем морским.
И оба, и леший и Аука, довольные своей шуткой, с нескрываемым удовольствием, рассмеялись.
- Тоже мне остряки-самоучки нашлись, - огрызнулся Иван. – Поесть, что-нибудь есть?
- Чего изволите?
Иван, обычно с благодарностью принимавший из рук Ауки пищу, сегодня не удержался и съязвил:
- А у вас сегодня что, есть выбор?
- А как же. Выбор всегда есть.
- Даже когда тебя кормят одной рыбой?
- А зачем ты одну рыбу-то ешь? Мы вон с лешим и жаркое пробуем, и калачик с медком…
- И репу пареную, пропади она пропадом! – буркнул леший.
- И, зайчатинку тушёную, и заливное разное...
- Ладно, заливать-то… Какую зайчатинку, если у тебя в мешке только одна рыба.
- Это ты, Ваня, так решил, что тут только одна рыба. А мы так не считаем. Вот перед тем, как ты пришёл, буженинкой с ситным поужинали….
Иван, услышавший слово «буженинка», даже слюнки сглотнул.
- Вижу, хочешь буженинки-то. Так бери, кушай…
Иван глянул на лист лопуха, на котором обыкновенно Аука раскладывал рыбу и вместо оной увидел тонко нарезанную буженину и горбушку каравая. Не веря глазам своим, он протянул руку к еде, положил ломтик буженины – именно буженины – на хлеб, и, боясь, что это наваждение исчезнет, закрыв глаза, вцепился в бутерброд зубами.
Это была буженина! Иван блаженно заурчал, как кот.
- Видим, любишь буженинку-то? А мы всё с лешим смотрим, удивляемся, что это ты, всё на рыбу-то налегаешь. Решили было, что ты мясо вовсе не потребляешь…
Иван съел всё до капельки, вернее до крошки, и даже пальцы облизал. Настроение его несколько улучшилось:
- Я, пожалуй, вздремну до темна, да пойду…
- Куда опять? – вскинулся Аука.
- Попробую мужика перехватить по дороге к Вазиле.
- Пустое всё.
- Отниму у него топор. Чай без топора-то он не осмелится к медведю идти.
Аука хотел было, что-то возразить, но леший остановил его:
- Погоди, Аука! - а затем обратился к Ивану. - А что, Ваня, а попробуй. Может что-то и изменится…
- Да, и вот ещё что, - Иван почему-то понизил голос. – Вы тут тоже не спите. Я слышал, как репоеды говорили, что знают, где нас искать – у Трех гор, говорят. Вдруг придут и…
- …и никого не найдут, - рассмеялся Аука.
- А то и просто поплутают полночи в лесу, помокнут в болоте, да и обрадуются тому, что хоть домой-то дорогу нашли, - недобро усмехнулся леший.
- Ну, конечно, что это я - позабыл, с кем повёлся, - Иван потянулся так, что косточки затрещали. – Вы, значит это… до темна меня не будить, а как месяц выйдет… Впрочем, я сам встану.
И Иван пошёл к первой горке, где трава была позеленее, и мох помягче.
Проводив его взглядом, леший повернулся к Ауке:
- Ну, ты меня удивил: «Чего изволите?», - передразнил он Ауку. - И где это ты только такое слышал?
- Да недавно, перед нашей встречей, - ответил Аука. - Аукнул как-то кто-то где-то, а я ответил. И полетело моё «Ау!» от дерева к дереву, от камня к камню, от скалы к скале, от стены к стене, а там и в окошко. Я огляделся – зал большой, стол с яствами, и за ним кто-то сидит. А слуга, вурдалак-старый, и говорит ему:
- Чего, мол, изволите?
И тут тот голову поднял, и…
Аука, вдруг, замолчал, и посмотрел на лешего чумным взглядом.
- Ты чего так смотришь, словно «Ау!» под ватным одеялом крикнул?
Аука молчал.
- Давай уже: если сказал «а», «б» тоже говори...
- А ведь, я сейчас только, лешенька, понял, что тот кто за столом-то сидел, с Иным на одно лицо был. Точно! Как я такое забыть-то мог? Это, выходит, я до Кощея тогда доаукался?
2.
Иван уже хорошо изучил почти все тропки Осеннего края. По крайней мере те, что вели в деревню репоедов, к дубу медведя Вазилы, и тропу от деревни к тому же дубу, – а потому знал, где ему следует дожидаться мужика с топором.
Ждать пришлось недолго. Когда небо из мрачно-синего стало превращаться в черное, мужик появился на тропе.
Иван ждал до последнего момента, боясь, что если он станет дожидаться его на виду, мужик ломанет через кусты. А потому едва они поравнялись, Иван встал перед ним, загородив путь. От неожиданности мужик отпрянул:
- Ты! – вскрикнул он.
- Я, кто же ещё.
- Сын мне сказал, что ты из-под стажи бежал. Я уж думал – всё – напугался, больше не появишься.
- Ну, как видишь, не очень и напугался.
- Что ты к нам пристал? Покоя от тебя нет! Что ты от нас хочешь?
- Сколько я могу вам говорить – не троньте медведя. Не дразните его. Не обманывайте, а то…
- Что, а то?
- А то это безобразие, что у вас тут творится, никогда не закончится…
- А вот нынешней ночью и закончится, - мужик положил руку на топорище – топор у него был заткнут за пояс.
- Да нет, не закончится. Не убьешь ты Вазилу. Только лапу ему отрубишь. А завтра он вам мстить придет… И опять всё по новой. Сколько можно? – и Иван резко протянул руку к топору. - Отдай топор!
Мужик сделал страшное лицо, и было уж, потянул топор из-за пояса, но вспомнил, как Иван, прошлым утром, ловко отнял его у него, а потому только попятился:
- Не подходи! Не лезь не в своё дело!
Но Иван отступать не собирался:
- Дай мне топор! – наступал он на мужика. – Лучше сам отдай, ну!
Вот на этом «ну!» из глаз Ивана брызнули снопами искры, а когда они все померкли в тёмной ночи, мир в Ивановых глазах тоже померк. Иван пал на мягкий мох, потеряв сознание.
А над ним встал молодой парень, с увесистой дубинкой в руке.
- Вот спасибо, сынок. Вовремя ты подоспел, - сказал парню мужик репоед. Если бы Иван был в сознании, он бы узнал в парне того, кто был главным его караульщиком.
- А я как знал, тятя, что он от своего не отступится, - и не без уважения добавил: - упрямый…
- Ох, упрямый, - мужик поскреб пятернёй бороду, оправил её ладонью. – И главное, я никак в ум не возьму, что он от нас хочет? Несёт, какую-то несуразицу… Ладно, время не ждет. Ты, сынок, как – со мной пойдёшь, или в деревню вернешься?
- С тобой.
- Ну, идем, если так.
- А с ним, тятя, что делать будем? – парень показал на распростертое тело Ивана.
- А ничего. Очухается, пусть, куда ему надо, ползет…
- А не очухается?
- А не очухается, туда ему и дорога. Надоедать не будет…
3.
Весь вечер, после ухода Ивана, медведь Вазила думал то так, то этак, вздыхал. Наконец, он подошёл к вывороченной им вчера старой коряжене, и опять нарядил её в рогожку.
- В темноте, чай, сойдет за лохматую шкуру.
На макушку опять напялил свою шляпу, которую носил в жаркую погоду.
- Вот так, - сказал он. – Думал, для смеха делаю, а она, однако, и для войны пригодится!
Затем Вазила присмотрел в орешнике место для «засады». Из-за орехового дерева он, как на ладони видел и свой дуб, и берлогу, и ряженый корявый пень. Осталось только ждать. Вазила улегся и стал смотреть в небо.
Осенние звезды были яркими и крупными. Не-то что летом, когда солнце долго не заходило, но и, зайдя, освещало небо ровным сиянием, от которого звезды блекли, а-то и вовсе пропадали на небосводе. На осеннем же, чёрном небе они блистали ярко, и четко образовывали привычные глазу скопления.
А ещё осенью звезды часто падали. Говорили, что к несчастью, но Вазила не верил в это. Какого несчастья можно ждать от такой красоты?
А вот и месяц зажёгся в вышине. Вспыхнул, словно взялся из ниоткуда. И над ним, как всегда, не мигая, засияла яркая звездочка.
- Лепота, - сказал сам себе Вазила.
И добрые чувства стали закрадываться в его душу: может забыть всю эту историю с репой? Пойти к людям, покаяться? Хотя, в чем каяться-то? Они первые начали…
Звездочка над месяцем помигала и исчезла, месяц помутился. А верхний его рожок и вовсе подернулся красным туманом. Зашелестели листья на вершине дуба. Значит, это бродяга ветер пригнал тучку, и стал прятать месяц в мутные пелёны…
А вот это не к добру, решил Вазила, видя, как наливается кровью ночное светило. И тут он услышал треск поломанной сухой ветки. Поднявшись на локте, осторожно раздвинув кусты орешника, Вазила увидел мужика-репоеда, крадущегося к наряженному пню.
Мужик скрадывал зверя, не догадываясь, что зверь из засады наблюдает за ним. Своим медвежьим зрением Вазила в темноте видел лучше, чем человек, а потому, наблюдая, как репоед крадется к наряженной коряге, спотыкаясь на кочках и постоянно натыкаясь на то или иное препятствие, появляющееся на его пути, в душе Вазилы стала зарождаться жалость к человеку, этому несовершенному созданию природы. Медведю захотелось, как это бывало раньше, помочь бедняге, простить ему всё, и забыть обиду. Он даже поднялся из-за орехового куста, чтобы окликнуть репоеда, но увидел, как тот, добравшись до коряги, вонзил в её верхушку, накрытую шляпой, свой топор.
- Вот оно значит, как! – произнес Вазила и слова его кованым железом прозвенели в лесной тишине. Доброе и жалостное чувство, начавшее было всплывать в сердце медведя, от этого удара моментально нырнуло на самое дно его души.
- Вот оно, значит, как! – повторил он.
Мужик вздрогнул, и, озираясь, стал лихорадочно рвать топор из коряги.
Вазила вышел к нему из укрытия:
- Неужели бы ты вот так мог меня… по голове? Как же после такого, дальше жить? Во что теперь верить, прикажешь? - спросил он мужика.
И тут Вазила своим звериным нутром учуял, что кто-то крадется к нему сзади. Он резко обернулся. Молодой парень, сын мужика (Вазила хорошо его знал), занес над головой березовую дубинку, собираясь оглушить его ею. И медведь Вазила понял, что разговаривать, и что-то выяснять с этими людьми было бы бесполезно. Да и желания к этому не было никакого. Вазила легко перехватил опускающуюся на него дубинку, вырвал её из рук парня, разломал пополам, и сердито рыкнув, отбросил её обломки в сторону, а сам, нагнув голову, шагнул к парню. Парень попятился от него:
- Тятя, он сейчас меня разорвет!
И тут мужик – откуда и сила взялась – так рванул топор из коряги, что не удержал его в руках, и тот, взлетев высоко над всеми, стал на них же и падать. Паденье это длилось секунды, но показалось всем вечностью – как зачарованные они смотрели на топор, а он, перевернувшись вокруг своего центра тяжести несколько раз, упал блестящим лезвием ровнехонько на левую медвежью лапу. Ещё не почувствовав боли, Вазила рванул ногу из под топора и с ужасом увидел, что и топор и половина его ступни, остались лежать в корнях дуба.
Все с ужасом, какие-то секунды, смотрели на отрубленную лапу.
Парень первым пришёл в себя:
- Тятя, бежим!
И побежал, не видя троп, ломясь через кусты, соблюдая только направление. Отец завороженно смотрел на Вазилу. И только тогда, когда до медведя дошла боль, и он упал на спину, скуля и плача, мужик схватил свой топор и, зачем-то, подобрав отрубленную медвежью лапу, бросился догонять сына.
Глава 24.
(У Яги. Совсем короткая).
1.
Дни текли на подворье Яги размеренно и тихо.
«Как на даче», - порой думала Василиса, и с беспокойством ждала, когда эта дачная идиллия закончится.
Все были с ней предупредительны и ласковы. Только лиса, которая и прежде не выказывала ей должного уважения, теперь вовсе отдалилась от неё, обходила стороной, странно поглядывала на неё издали.
Василиса помногу работала на огороде – полола, поливала. Звери и были бы рады ей помочь, но толку от них в этом было мало.
Бесхвостый волк по своей доброте кидался ей пособить, но только топтал гряды. Серый волк глядел на бестолкового брата и только вздыхал.
Кот обычно сидел меж грядок и неприлично вылизывался. В такие моменты Серый волк сердито рыкал на него. Но Баюн быстро забывал его одергивания.
Действительная помощь была только от ворона. Тот ловко выдирал из земли сорняки и с удовольствием склевывал попадавшихся на глаза вредителей.
Как-то после обеда, в самый жар, когда на огороде что-либо делать было утомительно, ворон, сидя в тенистых ветвях дуба, сказал коту:
- Что-то я не припомню, чтобы у Яги на грядах было когда-либо так запущено.
Кот с сожалением посмотрел на него и произнес фразу, на которую ворон мог обидеться, но категорически не понял, к чему она была произнесена:
- Эх ты, - сказал Баюн. – А еще мудрой птицей считаешься.
Поразмыслив над тем, что изрек кот, ворон всё-таки решил, что для поддержания разговора, надо обидеться:
- Что-то я не понял, к чему это ты сейчас о моей мудрости вспомнил?
Кот промолчал. Лиса же, лежавшая тут же под дубом, не замедлила съязвить:
- Что ты от него хочешь, Баюн? Он же у нас по натуре философ, а тут психологом надо быть.
- Может, тогда вы мне объясните эту вашу огородную психологию, - уже по-настоящему обидевшись, взъерошил перья ворон.
- Легко, - лиса почесала задней лапой за ухом. – Огород Яги оттого так неожиданно зарос, чтобы Василису делом занять. Чтоб о предстоящем испытании она думала поменьше. Огород, как известно, нужен хотя бы для того, что бы мозги меньше трудились.
Ворон спорить не стал – по себе знал: тянешь из земли травинку за травинкой, и ни о чем, кроме того, сколько их вытащил, и сколько ещё осталось, не думаешь.
Кот же посмотрел на лису со сруба колодца и спросил:
- А что это ты, Патрикеевна, Василису стороной обходить стала?
Лиса ответила через паузу:
- Да она и раньше-то на меня косо посматривала…
- Заслужила, чай… - усмехнулся Серый волк.
- Может и заслужила, а не хотелось бы сейчас ей под горячую руку попасть, после того, как Яга ей на её силу глаза раскрыла. А-то глянет, да ненароком в змею обратит. А-то и хуже того – в зайца какого-нибудь…
2.
Вечером, после всех дел, пили чай. Ну как чай? Что такое настоящий чай Василиса уж и забыла. Яга заваривала какие-то травки – было вкусно и покойно от них.
Звери горячего не пили, долго дули в свою посуду, пока питье не остывало. При этом пироги и ватрушки глотали практически с пылу с жару.
В этот вечер, едва все расселись за столом, в окно влетела сорока. Устроилась на подоконнике и прострекотала:
- Так, так! Чаёвничаете, значит.
- Ну, чаевничаем. И что? – грубо ответил ей Серый волк. – Нельзя, что ли?
- Можно. Почему нельзя. Только не всем такое удовольствие доступно. Некоторые в темницах сидят без воды и без хлеба. И никто им помочь не хочет…
- Это о ком ты сейчас? – спросила Яга.
Сорока продолжала стрекотать свое, словно не слыша её вопроса.
- А леший, между тем, спокойненько у костра полеживает. А Аука ему сказки сказывает…
- А Иван что?
- Так я вам про Ивана и стрекочу. Репоеды его в амбаре закрыли…
Василиса и Серый волк одновременно вскочили со своих мест.
- Веди! – крикнул Серый, а Василиса сдернула со спинки стула свою косынку и стала ею повязывать голову.
Яга строго посмотрела на них:
- Ну, Серый у нас известный забияка: ему лишь бы бежать, да кого-нибудь спасать. Но ты-то, Василиса что взвилась?
- Как что? Ваня, же…
- Понимаю, родной человек, в тебе всё и вскипело. А в таком состоянии, с твоим-то даром, можно такого натворить – век не отмоешься. Представляешь, приходит кто-то в деревню ту, а там вместо мужиков одни козлы по улице ходят.
Василиса потупила взор:
- Я не козлов представляла, а крыс…
- Час от часу не легче. Поэтому, узнай сначала, что к чему. Поразмысли, как делу пособить, без колдовства? Остынь. Да и всему ли, о чем сорока трещит, надо верить?
Сорока от таких слов выпала из окна, взлетела, вернулась в комнату, опять устроилась на подоконнике:
- Обижаете, - сказала она. – Всё как есть сказала.
Волк, и Василиса полезли из-за стола.
- Да сидите вы, - каркнул ворон. – Тут воробьи ещё днем чирикали, что бежал он из плена. Какой-никакой, а богатырь, всё-таки…
- И ты молчал! – упрекнула его Яга.
- А чего было вас попусту волновать? Я не сорока… Бежал и хорошо…
Серый волк обернулся к сороке:
- Что-то, белобокая, все твои новости стареют раньше, чем ты их на своем хвосте приносишь. Предназначение своё терять начинаешь…
- Кто бы говорил! Сидишь тут, пироги трескаешь. А раньше бы, не дождавшись объяснений, давно к Ивану на помощь летел.
- Это да, это ты права – стареем…
- Не стареешь, а умнеешь, - успокоила его баба Яга. И наклонившись к Василисе, тихо сказала:
- Ожерелье, где попало, не бросай, – утащит.
- Пусть попробует, - так же тихо ответила Яге девушка.
Яга одобрительно посмотрела на неё, а сороке сказала:
- Давай, белобока, к столу, пирога с рябиной отведай.
Сорока, гордо вздернув голову, слетела на стол, угнездилась рядом с вороном:
- Как поживаешь, старый?
- Ничего, живем, хлеб клюем…
- Ну, ну, клюй, - словно укорила она его. И обратилась к Яге:
- Который пирог с рябиной-то?
Дальше чаевничали молча – каждые думал своё, хоть и об одном и том же.
3.
После ужина, прибрав со стола, расселись по своим любимым местам. Сороке, как гостье, ворон великодушно уступил часть подоконника.
Яга обратилась к зеркалу:
- Ну, свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи: ты в Осенний край заглянуть можешь?
Зеркало затрещало, блеснуло заходящим солнечным лучом, затуманилось:
- Нет, не получается.
- А если с обратной стороны глянуть?
- А смысл? Что где показать, конечно, могу, а кто где – нет.
- Ладно, - сказала Яга. - Придется, видимо, над котлом колдовать. Охо-хо! - закряхтела она поднимаясь. - Только подумала, а спину уже сразу и заломило…
4.
Полночи Яга простояла склонясь над котлом.
Стены избушки переливались разными цветами, от сияний, что рождались в кипящем колдовском вареве.
Звери тайком подглядывали за ней. Василиса стояла рядом, но, кроме бурлящих мерцаний, как и сама Яга, ничего не увидела.
Наконец Яга разогнулась, держась за спину:
- Пустое дело. Видимо он у Трех гор. А там сила не наша живет. Так что, куда нам…
КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОЙ ЧАСТИ
продолжение следует
Владимир Илюхов
#ЗаГранью